Овраги
Эти заросшие кустами, крапивой и довольно неприглядные борозды, что испещряют Красные Баки, в истоке своём имеют довольно лесистое, поросшее соснами и елями начало. Туда-то, за рамки поселка, где по оврагам пока не течет ручей, где ещё нет мусора, и тащились мы, глотая дорожную пыль.
Зачем? Вопрос сегодня непростой, а тогда он даже не возникал. Как – зачем? А куда ещё? Там – все наши…
Вряд ли сегодня кто-то поймет эту тягу десятилетних мальчишек лазать по горам, распевая «Взвейтесь, кострами…», строить какие-то землянки и лежанки, зависающие над землёй «гнёзда», но «овражная» жизнь каким-то образом была насыщенной и разнообразной. Ребята постарше приходили втихушку играть в карты на деньги, пусть и очень скромные, случались потасовки из-за какой-то мелкой обиды, и было это в русле обычной нашей жизни – сопливой и беспечной.
Мосты через овраги тоже манили нас своей, как нам тогда казалось, грандиозностью, и стоять, опершись на перила и поплевывать вниз тоже было довольно увлекательно.
Однако овражные занятия стали постепенно вытесняться стройками, чьими-то огородами, банями, и придя на прошлогоднее, «обжитое» место, вместо привычного глазу места можно было увидеть доски, арматуру, насыпи грунта и горы кирпича или рыхлый, пополам с соломой навоз. Огорчения не ощущалось – переместившись на сотню метров вверх, можно было так же соорудить скамейки и столик, палками разровнять место, и всё же было как-то печально расставаться с уже обжитым...
Но мы перемещались. Там, где сегодня стоит дамба через овраг к больнице, ушли дальше, потом – ещё, но это не помогало. Сужались не овраги, а пространство, окружавшее их, дающее простор и независимость от родительских глаз, от других компаний, да просто – от людей. В овраге хозяевами были мальчишки, но нас потихоньку лишали собственных владений.
А потом мы выросли…
Овраги и мосты
Красные Баки появились на берегу реки, как и многие поселения района. Этот выбор понятен, поскольку три-четыре века назад других, привычных сегодня магистралей, кроме водных, практически не было. Кто знал тогда, что пологий склон, на котором появились первые дома будущих Красных Баков, время и вода избороздят большими оврагами...
Нет, какое-то время поселок их не замечал, но с каждым десятилетием, подступая к глубоким, зарастающим зеленью промоинам, пробивались тропинки в Чащиху, Афанасиху, Моисеиху, Красногор и все дальше, дальше.
Обретая новые территории, Баки вышли, наконец, к оврагам, а затем и шагнули за их пределы. Так появилась необходимость в плотинах и пешеходных мостах. Правда, назвать их мостами было трудно, поскольку сначала это были обычные деревянные мостки, повторяющие рельеф, и только в начале века двадцатого появились переходы, хоть как-то облегчающие движение пешеходного люда.
Мосты, пусть и не особо красивые, как и колодцы, берегли. Но это не спасало их от старости. Периодически деревянные конструкции восстанавливали, и к середине прошлого столетия в Красных Баках мостов было уже несколько – по ул. Мичурина, у здания бывшего ВТУПа и мост к Афанасихе. Ещё два небольших мостовых перехода были построены позади территории бывшей ПМК-6 и тот, что соединял Шоссейную с переулком Нижегородский. Вспомним и чуть более дальний мост – от улицы Мира к Лунной, что на подходе к Моисеихе.
Были и другие мосты и мостики – не овражные, а что сооружались в неудобных для прохода местах. Таким – аккуратным, метров в 20 длиной, был мостик у детского сада в начале улицы Никонова. Шел он параллельно оврагу и был всегда каким-то ухоженным. Может, и стоит ещё, не знаю..
Кто-то уточнит: а как же мост, что недалеко от Узла электросвязи, по Нижегородской, там, где здание полиции, но он появился не столь давно и о нем разговор особый.
Ничего необычного в мостах не было: рядовые деревянные сооружения, и всё же каждый из них имел свои особенности. Когда-то мосты с несколькими лестничными маршами спускались своим основанием в глубину оврага, поэтому подниматься по ним было непросто. Или нам так казалось, ведь шаг взрослого человека заметно отличается от мальчишеского. Как бы то ни было, семеня ногами, мы спускались в глубину оврага и поднимались наверх довольно быстро.
Если было время – а оно у пацанов было всегда – мы опирались руками о перила, тянули тонкие шеи и заглядывали вниз, в невероятную, как нам казалось, глубину. Стояли и молча плевали туда, в заросли острой осоки, что обрамляла едва заметный тёмный ручей. Это занятие надоесть не могло никогда…
Именно на мосту, что являлся продолжением улицы Мичурина, часто встречались влюбленные. Может быть потому, что он удачно делил поселок на две почти равные части? Возможно, это было причиной и того, что часто провожали девушек «до моста»? Или так было романтичней? Кто теперь знает…
Мост по переулку Нижегородский имел тогда, да пожалуй и сейчас, исключительно функциональное назначение – просто перейти овраг – на работу, учебу или по каким-то другим делам. Закрытый со всех сторон, тёмный, с довольно кривыми подходами, никакого романтизма он не навевал. Темными вечерами многие даже опасались ходить по нему, хотя объективных причин для этого никто не видел.
И все же вернемся к мосту близ Узла электросвязи. Когда-то его не было вовсе, да и нужды в нем не было. Малочисленные прохожие, что шли тогда через пологий овражек глубиной 3-4 метра до ЦРБ и дальше, обходились обычной тропинкой, поскольку было там всегда довольно сухо. Небольшой пятачок, где по осени скапливалась вода, зимой служил мальчишкам катком, и они с удовольствием гоняли там шайбу.
Однажды весной, в восьмидесятые, обилие снега и резкое потепление спровоцировали большую воду, и буквально за неделю овражек промыло на несколько метров вглубь, сделав переход невозможным. Тогда-то местные власти и нашли деньги на строительство нового, настоящего моста.
Сегодня все три моста выполнены в металле, стали удобнее и, будем надеяться, долговечнее своих предшественников. Поток пешеходов сократился, что неудивительно – Красные Баки опоясала сеть дорог, стало больше личного транспорта, и тем не менее мосты востребованы.
Когда удается пройти по какому-то из них, всегда вспоминаются крутые лестничные пролеты, заброшенная зелень склонов и несколько мальчишек, которые, вытянув шеи, приникли к перилам…
Дороги
По прошествии лет многие забыли, что дороги в Красных Баках когда-то попросту отсутствовали. На ряде улиц мостовая из булыжника, которая ещё кое-где видна на Коммунальной от торгового ангара до здания бывшего кинотеатра «Чайка, прокладывалась силами жителей села и окрестных деревень, откуда свозили булыжник с полей. Мощеная камнем улица была также и вниз по Свободе, затем проходила по Шоссейной и вела к переправе через Ветлугу.
Мальчишки часто ездили туда на велосипедах. Это было истинным мучением , и речь не только о тяжелом подъёме в гору. Спускаясь вниз, к повороту на Шоссейную, старались ехать по обочине, но и там велосипеды гремели шумно и жалобно, седоки поднимались с жестких седел, чтобы не отбить в тряске самые сокровенные места, а те, кто ехали попутчиком на раме, из осторожности предварительно становились пешеходами. В семидесятые этот участок дороги был заасфальтирован, и велосипедисты вздохнули с облегчением.
Тогда же, после закрытия переправы и исчезновения понтонного моста, булыжник с дороги, начиная от филиала лесокомбината и вплоть до пляжа, потихоньку растаскивали шустрые баковяне для каких-то своих строительных нужд, а остатки мостовой были благополучно вывезены уже в девяностые.
В асфальт шестьдесят лет назад были одеты лишь пара-тройка «магистральных» улиц – Нижегородская, часть Свободы, да отрезок Мичурина, остальное – обычный накатанный грунт, в лучшем случае – щебень. Характерная примета тех лет – деревянные тротуары, проложенные по ряду улиц как силами многочисленных организаций, так и по решению местных властей.
Чуть позже дороги начали щебенить. Этому способствовали огромные запасы строительного материала, который весной доставлялся баржами по Ветлуге, да обычная необходимость. Поселок активно строился, транспортный парк рос высокими темпами и дороги были попросту нужны, хотя бы «одетые» в щебень. При этом не велось никаких расчетов на дорожную нагрузку, не соблюдались даже базовые нормативы. Отсыпка шла «на глазок».
Трудно обвинять в этом местные власти. Тогда было не до проектов, хотелось привести улицы хотя бы в проезжее состояние, что и делали чаще хозяйственным способом, поскольку квалифицированные дорожные строители были заняты на более значимых объектах. Получалось то, что получалось, но были рады и этому.
С годами асфальт начал появляться там, где его даже не ждали, но грехи прежних лет давали о себе знать уже через год-другой. Сколько раз приступали к ремонту улицы Свердлова от бывшей пожарной части, где теперь размещаются несколько магазинчиков, туда, ко второй бане и дальше, мимо «Аквариума», но всё без толку. Щебень, уложенный на неподготовленную почву, тонул, асфальт крошился, проседал и долго ещё сверкал вспученными островками - лысинами. Но пришло время, и отремонтировали, вернее, сделали заново и этот участок.
Проблемы доставляли снегопады, но 30-40 лет назад обычная партийная разнарядка по многочисленным строительным, дорожным, торговым и иным организациям поселка, где имелись бульдозеры, позволяла довольно оперативно справляться с уборкой снега. Однако тогда ни у кого не было и в мыслях, что снег необходимо куда-то вывозить. Даже площадь Свободы утопала в отвалах снега, пока ближе к маю он не сходил весь без остатка.
С дорогами в поселке всегда было непросто, к тому же успеть за всё более разрастающейся дорожной сетью крайне сложно. И все же мальчишками мы и представить не могли, насколько развернутся Красные Баки вширь, что в их состав фактически войдут и Лучкино, и Бараниха, да и Чащиха – вот-вот …
Что будет с дорогами лет через двадцать?.. Понятно, что эту российскую беду разом не исправишь, ведь ей уже сотни лет. Трудно представить, что изменения будут радикальными, но они обязательно будут.
Это точно…
Дунькина гора
Вряд ли кто помнит это «название». Может быть, считанные люди. К тому же не факт, что гора эта относится к конкретной Евдокии, название может быть и ошибочным. Тем не менее мальчишки, с которыми я общался, называли эту гору именно так.
Пройти на местный пляж можно было несколькими путями. По Свободы, дальше по Шоссейной, мимо клуба лесокомбината и дальше, к реке. А можно чуть быстрее – от нынешнего музея вниз по Интернациональной, сквозь заросли репейника - на Шоссейную, а далее – как обычно. Но в нашем детстве была ещё одна дорога, радикально сокращающая путь к пляжу – по той же Интернациональной, не доходя до одного из домов – вниз, под гору, с выходом на заливные луга, мимо «дикой» свалки к набитой машинами дороге.
Этим путем пользовались все, кто знал о заросшей травой тропинке. Но пользовались только по дороге «туда». Обратно возвращаться по ней было мучением - крутая гора, с несуществующими уже ступеньками, заставляла идти более легкой, хотя и длинной дорогой. Но для пацанов, даже с велосипедом на плече, это препятствием не казалось. Отдышавшись пять минут после подъема, напившись воды из колонки, ты был уже в центре…
Ничто не могло заставить изменить закрепленную годами привычку – ни прошедший внезапно дождь, ни очередная гора мусора на тропинке, ни капризная одноклассница, ни даже желание одного из друзей зайти по дороге в какое-то попутное место. Казалось – ничто.
...Много лет я не ходил на пляж пешком. Всегда – на машине, или сам, или с друзьями. Но не столь давно решил прогулялся до пляжа той самой, «детской» дорогой. Осторожно спустившись по заросшей бурьяном тропе, оглянулся и посмотрел вверх. Нет, подумалось, не одолеть теперь мне этот подъём, не шагнуть в те годы, когда мог не останавливаясь, почти бегом подняться к той заветной водопроводной колонке.
Искупавшись в реке, обратно справлялся с кем-то из друзей на машине с кондиционером и другими прелестями. По той самой пыльной дороге, в обход «дунькиной горы».
Попрощались мы с ней навсегда, видимо…
Понтонный мост
Ржавый, довольно помятый временем мост, что несколько десятилетий соединял два берега реки, а значит, и район, знаком сегодня лишь тем, кому далеко за сорок. Его наличие вызывало особую гордость местных ребятишек, норовивших найти всё новые и новые развлечения от такого соседства.
Летом, да и не только летом, на мосту сидели разного возраста рыбаки. Но не у перил, а чуть ниже, на прокаленных солнцем понтонах. Впрочем, сидели рыбаки и ночью. Это ведь так удобно – придя или приехав на велосипеде, без лодки, сидеть на середине реки с удочками, даже не оборачиваясь на проходящий транспорт. Вытаскивали в основном мелочевку, настоящей рыбы там отродясь не водилось.
Пляжную шантрапу мост привлекал возможностью прыгнуть в воду, хотя бы и с малой его высоты, а еще проплыть из хвастовства между понтонами, со страхом вслушиваясь в плеск воды и гул проплывающего рядом металла.
Еще одна забава – покататься на понтонах, когда мост разводился разбитым, не всегда исправным катерочком для прохода «Зарницы», а впоследствии – «Зари». Пассажирские суда на воздушной подушке стали на долгие годы обычной картиной для мелководной Ветлуги, а волны, сопровождавшие проход судов, всегда порождали на местных пляжах суету детворы и желание покачаться на водных «качелях».
А еще, по неведомой традиции, к мосту каждый год приходили выпускники средней школы. Не все, разумеется, человек 10-20, хотя выпускных классов в краснобаковской школе был не один, как сегодня, а три-четыре.
Но мост – не для развлечения. Помимо области, он обеспечивал дорожное сообщение с городом Киров, но не только. Им пользовались грибники, ягодники, охотники и жители отдаленных деревень заветлужья, проклиная очереди, одноколейную конструкцию моста, его крутые съезды и разбитую дорогу до первого кордона.
Мост постарел, к концу семидесятых на смену ему пришел другой – настоящий, круглогодичный, что появился за Сарафанихой, и старика отправили служить в Воскресенский район, где он исправно работал долгие годы – вплоть до конца девяностых. И только с появлением автомобильного моста в Воскресенском понтонный мост исчез, растворился на речных просторах окончательно.
Сегодня и не подумаешь, что рядом с краснобаковским пляжем каждую весну появлялись понтоны. Еще одна примета времени, что так дорога многим из тех, кто постарше…
Корабли
Река для мальчишек всегда была особым местом, наполненным приключениями и новыми впечатлениями.
Весной, в пору половодья, она манила своей ширью, неоглядными затопленными просторами, а ещё – поднимавшимися вверх по течению, к Ветлужской и далее к Варнавину, пузатыми баржами. Перемещая тысячи тонн угля, щебня, каких-то удобрений, речные сухогрузы изредка протяжно гудели, поднимая с ближних кустов стаи птиц, неуклюже, с особой осторожно следуя своему, нам неведомому фарватеру. Казавшиеся маленькими, матросики неспешно ходили по металлическим лесенкам, башенкам и башням, махали кому-то рукавицами, совсем не обращая внимания на проплывавшие мимо берега.
Смотреть на неспешно идущие «корабли» баковские мальчишки собирались чаще всего на угоре, что завершал улицу Октябрьскую. В те две-три недели, что на Ветлуге стояла высокая вода, баржи шли вверх рыбными косяками, никогда не останавливаясь. Но если такое случалось, то происходило это в двух местах – напротив пляжа, на старой кировской дороге, что когда-то шла от понтонного моста, и «под химиком». Разгрузка была недолгой и интереса ни у кого не вызывала.
По каким-то причинам мы никогда не видели, как опустевшие, ставшие гораздо более высокими баржи спускались вниз – об этом могли знать, наверное, только ночные рыбаки.
Сходила вода, и о присутствии на реке каких-то судов напоминали лишь огромные холмы гравмассы или щебня – уголь сгружали где-то на Ветлужской. На смену плывущим громадинам, ближе к лету, из Затона приходили земснаряды – длинные, напоминающие скорпиона сооружения. Зацепившись за берег и встав большим полукругом на воде, они выплевывали из трубы тонны песка, перемешанного с водой. Углубляя дно, эти речные строители позволяли продолжать навигацию сезон за сезоном.
В девяностые Ветлугу вычеркнули из реестра судоходных рек. Прекратилось весеннее движение сухогрузов, чуть позже пропали пассажирские «Заря» и «Зарница», и сегодня о той поре напоминают лишь пожелтевшие архивные фотографии. Река перестала быть «магистралью». Она стала просто рекой.
Чернавка
Речушка, что сообщалась с Ветлугой чуть пониже понтонного моста, скорее и не речушка была вовсе. Во всяком случае, в словаре Тумакова такое название не встречается. Так что же за Чернавка такая?
Скорее всего, топонимика ничего нам не скажет и не объяснит. Похоже, резко сходящая река оставляла по весне в озерах и старицах немалое количество воды, вот и перетекала она какое-то время по давно пробитому руслу. Отсюда и «река», и название, поскольку самым крупным в тех местах было озеро Черное.
Словом, по весне, когда Ветлуга ещё полна водой, в майские праздники можно было услышать, что кто-то «гулять» собирается именно «на Чернавку». Шумные компании по 10-15 человек, в основном молодежь, искали лодочника, коих в те времена было немало, и, преодолевая страх большой воды, переправлялись на левый берег Ветлуги.
Его сырая, промозглая после зимы кромка в это время неуютна, и стол, а вернее, какие-то покрывала, приходилось расстилать на открытых солнцу полянах, куда вешняя вода еще не дошла. Несколько часов веселья проходили быстро, но за то время подгулявшие компании частенько оказывались подтопленными прибывавшей водой. Спасение было одно – перебраться повыше и терпеливо ждать лодочника, если он где-то «спасал» таких же нерадивых гулён. Впрочем, особых трагедий никогда не случалось, разве что приходилось с сожалением покидать насиженное место, так и не найдя пару-тройку бутылок спиртного, спрятанного в воду для охлаждения. Река отбирала заветное…
Летом, в какие-то неведомые праздники – профессиональные или государственные, по понтонному мосту на Чернавку ехали на мотоциклах, машинах и просто шли пешком более многочисленные компании постарше. Весь день берег был полон веселья, не умолкали гармони, и лишь к вечеру явно нетрезвые водители собирали по полянам ещё более подгулявших весельчаков. Осторожно, не торопясь, с песнями и матерком грузовички тянулись в Баки. Как бы случайно, в этот день не было видно ни одного сотрудника ГАИ.
Праздник заканчивался…
Мост
Нынешний мост через Ветлугу пришел незаметно, издалека. Помнится, в начале семидесятых в школе появились новые школьники, среди которых выделялась девочка Марина из параллельного класса. С каким-то необычным лицом, светленькая, она стала предметом ухаживания многих мальчишек. Затем в конце поселка, ближе к Моисеихе, стали строиться двухквартирные домишки, как оказалось – для каких-то строителей.
Следом мы узнали, что строители приехали особенные и строят они не кирпичные коробки, а мосты. Поговаривали, что один из них появится где-то там, пониже Афанасихи.
Стройка оказалась далекой и какой-то неинтересной - машины возили грунт, делали отсыпку дамбы, и любопытного для школьников там ничего не было.
Шла и шла себе стройка, районная газета писала о каких-то новых технологиях, надвижке, передовиках-сварщиках, инспекциях, но простой люд это ничуть не волновало. Мост казался каким-то далеким будущим, к тому же всякий корил проектировщиков за то, что строят не где-то рядом, а за Чащихой. «Кому он нужен, этот мост, до него ещё добираться и добираться…» - брюзжали вечно недовольные краснобаковские обыватели.
Между тем дамба уже была готова, началась та самая «надвижка» пролетов, и как-то стало понятно, что мост – почти готовый, уже стоит. Ограждение, дорожное покрытие, другие мелочи – всё это было вторичным, незначительным. Мост-то уже видно!
Велосипедные прогулки до стройки заметно участились, и особой радостью было спуститься к мосту сверху, накатом по широкой дороге, уворачиваясь от рабочих. Нас не гоняли – бесполезно было, поэтому вскоре каждый знал, сколько опор поставлено, какова ширина моста и сколько машин он может выдержать на своем горбу. По последнему поводу много спорили, но сходились в одном – мост хороший.
Мальчишки, рыбачившие в тех краях, имели наглость пробираться под брюхо моста, и, вскарабкавшись на его внутренние, несущие балки, спокойно прогуляться через реку, рассматривая под ногами гладь реки. Страшно не было. Азарт гасил любые предосторожности, к тому же на огромных металлических двутаврах можно было что-то написать. Сколько таких «Здесь был Вася» появилось за эти годы в нутре моста…
Его открыли, но к тому времени и привлекательная девочка Марина, и мостостроители поселок покинули. Опустели дома у далекой метеостанции, вскоре в них въехали другие жильцы, а мост – он остался.
Для кого-то это стало огорчением, потому что исчез из нашей жизни другой – понтонный мост, что привычно появлялся у пляжа каждую весну, как только Ветлуга входила в свои берега …
Дендросад
Кто из жителей Красных Баков не бывал в дендросаде… Это не вопрос, это утверждение. В чём-то культовое место, осененное не только разросшимися деревьями, но и 60-летней своей историей, оно было и остается для многих символом поселка, без которого представить его уже невозможно.
Что могло быть на том месте, на въезде в Баки? Несколько улиц с обязательными баньками внизу, ближе к Баковке? Или две-три пилорамы? Или заводик по производству чего-то там… Да, всё это было возможно, если бы не инициатива преподавателя лесного техникума Фадеева.
Баки окружали поля, их было в избытке, а после укрупнения колхозов-совхозов сил на обработку пашни попросту не хватало. Наверное, в том числе и по этой причине южный, теплый склон на въезде в Баки и приглянулся инициаторам создания небольшого дендропарка как учебной базы лесного техникума. Кто мог предположить тогда, что «березки-сосенки» станут в скором времени так притягательны для всех жителей поселка?
Чем был интересен дендросад мальчишкам? Ответ прост: всем.
Его размеры давали простор для самых разнообразных игр летом и катания на лыжах зимой, по весне разнообразная шантрапа добывала здесь березовый сок, осень радовала кислыми плодами довольно экзотических растений, поэтому для местной детворы дендросад был и укрытием, и местом досуга. Была в дендросаде и беседка, правда, обветшавшая и исчезнувшая к середине семидесятых. Сюда мальчишки ревниво не допускали «посторонних», тех, кто не жил рядом, считая территорию «своей», однако правило это постоянно нарушалось.
За посадками следили, что-то чистили и выпиливали, но обрастая новыми насаждениями, он становился всё более густым, неуправляемым, подчиненным естественному ходу своей, почти лесной жизни. Подрост, спирея захватывали всё больше пространства, а к началу нулевых лишь главные, протоптанные тысячами ног аллеи остались в относительном порядке. Основной массив загущался, и теперь не различить в листве когда-то свободных для прохода тропинок.
Кроме того, и сами посадки постепенно, незаметно для глаз, вырастали, и однажды пришлось увидеть горестное по-своему зрелище - обломленный под тяжестью снега ствол пенсильванской вишни, на которой, в изгибах веток, в детстве приходилось сидеть, собирая в кулак мелкую ягоду.
Увы – стареем не только мы, но и деревья…
Стадион
Речь о футбольном поле на Луговой, которое, кажется, было здесь всегда. Его, немного другое в начале шестидесятых, кое-кто ещё помнит с деревянными помещениями, что стояли у нынешнего РЦДиК. Обветшав, эти раздевалки-подсобки исчезли к семидесятым, но появилось подобие трибун на противоположной, западной стороне. Пожалуй, именно тогда и стали уверенно называть весь этот участок стадионом…
Ничего особенного здесь никогда не было. Пара футбольных ворот – сначала обычных, деревянных, а затем металлических, посыпанная шлаком беговая дорожка – на асфальт денег не находилось долгое время, секторы для прыжков, метания ядра, а чуть в стороне - волейбольная площадка – вот и весь нехитрый набор стадионных примет.
Позже в углу стадиона был построен спортивный зал, появились длинный кирпичный сарай с названием «тир», в котором поначалу кому-то доводилось пострелять на уроках военного дела, а также затертая до блеска руками и штанами «полоса препятствий» - для кого, для чего? Был и деревянный, вполне приличный забор – по Луговой, который становился не так параден по ул. Маяковского и сходил к щелястым, вечно разломанным доскам ближе к детскому саду.
Кто был хозяином всего этого добра? Трудно сказать, скорее всего и тогда уже над стадионом шефствовал лесхоз-техникум, но спортивные общества «Урожай», ДОСААФ и возможно, какие-то другие с громкими названиями «Динамо» или «Спартак» - уж и не вспомнить, пустовать стадиону не давали.
Почему-то больше всего запомнились футбольные матчи, и скорее не самой игрой, какая там игра!, а атмосферой, царящей на стадионе. Полные зрителей трибуны, засохшие коровьи лепёшки на жухлой траве, пожилая бабка, как ни в чём не бывало идущая наискосок по полю прямо во время игры. Помнится свист болельщиков, раскатистый, сильный возглас «Го-о-о-ол!», летящий ввысь, потные лица футболистов, кучкующихся в перерыве, да бесконечная езда по кромке поля самого разного пола и возраста велосипедистов. Их гоняли, отбирали ржавый и мятый транспорт, но куда там – на место одного, получившего затрещину, откуда-то приезжали ещё двое, и эта ругань не прекращалась до финального свистка…
Были и «тихие» дни – разные спартакиады, какие-то второстепенные соревнования, и в это время ходить от одной кучки спортсменов к другой разрешалось всем. Прыжки в длину? Интересно посмотреть, кто больше заступит за планку. Метание ядра? Как же не взвесить металлический шар, метавшийся студентами техникума на несколько метров.
Стадион жил. Днём – своей коровьей унылой жизнью, а вечером – мальчишескими воплями у обоих ворот, велосипедными гонками по дорожке, да тихими посиделками мелких компаний на трибунах. Других мест для общения в поселке было раз-два, и обчёлся…
Плотина
Этим словом тогда, в шестидесятые-семидесятые, обозначалось для жителей Баков лишь одно место – плотина на въезде в поселок. Тогда шустрая речка Баковка, на заросшая ещё камышом и кустами, вливалась в небольшой пруд, где можно было не только купаться, а зимой – кататься на «снегурках», но и ловить рыбу.
Рыбой, правда, ершей и карасей размером с палец назвать было нельзя, тем не менее мальчишки и люди постарше приходили сюда, но скорее не за рыбой, а скоротать день или свободный вечер за любимым занятием. Мутная, илистая вода не пугала ни купальщиков, ни рыбаков.
Зима приносила свои прелести. Десяток мальчишек постарше заботливо расчищали пруд от снега, и на ледяном зеркале разворачивались серьёзные хоккейные баталии. Уровень игры был невысок, но в разношерстной толпе всегда выделялись два-три человека постарше, ловко владеющие шайбой и с характерным хрустом выписывающие пируэты.
Были на них настоящие коньки, а в руках они держали не палки с прикрученным шурупами крюком, а настоящие клюшки. Где доставали они такое богатство, шантрапе помладше было неизвестно, но оказаться в игре рядом с ними было за счастье даже со своим доморощенным инвентарём.
В виду недостатка играющих, малолеток не прогоняли. Да они и не мешали особо, поскольку катались ближе к окраине льда, опасаясь попасть под шайбу. Выбитые зубы – это дело серьёзное и довольно болезненное.
Вратари команд, как правило, облачались в самодельные доспехи, усиливая импровизированную защиту чем только можно – надетыми поверх старыми фуфайками, двумя-тремя штанами, и от этого движения их были замедленными, если не сказать – неуклюжими.
А еще плотина была, да и остается местом проведения лыжных соревнований. Впрочем, и без них каждые субботу-воскресенье туда, мимо старого колодца и столь же старого двухэтажного здания, тоже снесенного, в низину замерзшего пруда шли компании лыжников, а уж если проводились соревнования, людей было не счесть. Десятки команд, 2-3 сотни участников, столько же зевак – всё это сверху выглядело очень, очень впечатляюще.
Трассу прокладывали под руководством бессменного энтузиаста А.Ф.Сахарова, и помочь ему в этом готов был любой. «Десятка», «пятнашка» - никто не проверял протяженность лыжни, которая затейливо петляла по оврагу а затем уходила в сторону, в поле. Проверить лыжные километры было нечем, да пожалуй, и незачем. Дух соревнования, какова бы ни была протяженность маршрута, всегда становился важнее.
Пруда давно нет, ушли многие из тех, кто львиную часть своей жизни отдал спорту, но среди многих жителей района то соперничество, то стремление к победе стало чертой характера.
А вроде что там – какая-то плотина, какой-то пруд…
Демонстрация
Два майских праздника – Первомай и День Победы, любили все - и взрослые, и дети. Весна, осторожный, клейкий запах первой листвы, пара-тройка выходных – всё это создавало особую предпраздничную атмосферу, которой дорожили, и которая в конечном итоге трансформировалась в праздник с обязательной демонстрацией.
Признаться, демонстрировать было нечего, да и незачем. В стране победившего социализма выражать солидарность или выступать против чего-то, что мешало жить населению страны, было не принято, порой – опасно, а уж в глухих районных центрах даже как-то нелепо. И все же расставаться с праздником, объединявших людей несколько раз в году, не хотелось никому. За десятилетия советской жизни ко многим праздничным датам просто привыкли, прикипели…
Особый настрой в праздничные дни чувствовался во всём. Прибранные улицы, развевающиеся на ветру серпасто-молоткастые алые флаги, такие же красные транспаранты на зданиях, убеждающие, что мы обязательно придем к победе коммунистического труда, подготовительная суета на площади Свободы – во всём угадывались приготовления к празднику.
И первого, и девятого мая с утра к зданию типографии подгонялись пара «газонов», откидывались борта, тем самым обозначая трибуну для выступавших, а по столбам развешивались «колокольчики» - знакомые всем стального цвета громкоговорители, которые и сейчас еще можно увидеть, например, на железнодорожных станциях.
Позднее была изготовлена разборная конструкция трибуны, устанавливали которую накануне, однако вскоре поняли, что кто-то обязательно воспользуется возможностью нагадить на дощатый пол. Нет, не из политических убеждений, а просто из хулиганских. Впоследствии, во избежание таких казусов, трибуну стали собирать рано утром в день праздника.
А та, трибуна кузова автомобиля, была неказиста, но украшенная кумачом, создавала явный центр будущего мероприятия. В стороне, слева, где когда-то стоял автопавильон и пара ветхих домов, потихоньку обустраивали свои торговые места представители общепита, готовясь к продаже разнообразной снеди и, разумеется, горячительных напитков. К ним присоединялись представители других торговых организаций – райпо и ОРСа, размещавшие свои лотки в самых неожиданных местах по периметру площади.
С утра, задолго до начала демонстрации, к средней школе стекались аккуратные мальчики и девочки помладше, в сторонке толпились старшеклассники, позволявшие себе маленькие вольности – придти без пионерского галстука или в спортивной куртке, и даже – вот это наглость! – с длинными, давно не стриженными волосами. Это, пусть с неохотой, но прощалось, поскольку основная масса детей была одета вполне празднично и с непременной атрибутикой.
Самым интересным и зрелищным было, конечно, шествие школьников, которых тогда ещё не называли казенным словом «обучающиеся», студентов лесного техникума и ПТУ, а также колонн трудовых коллективов районного центра. Стекаясь на площадь традиционно по улице Свободы, по какому-то особому алгоритму, со стороны средней школы, шествие выглядело праздничным скорее из-за обилия флагов, транспарантов и прочей атрибутики, да из-за радостного настроения участников.
Серо-черная, строгая одежда мужчин и приглушенные тона женских платьев никак не могли придать колоннам яркости, и лишь улыбки на лицах людей да обилие гармошек делали демонстрацию как-то светлее. Небольшой духовой оркестр (был тогда в райцентре и он) играл нестройно, фальшивил, но этот живой звук тоже вносил свою ноту праздничности.
Сегодня даже с трудом верится, что в колонне несли портреты руководителей СССР, членов Политбюро ЦК КПСС, признанных передовиков производства, героев космоса и ещё чьи-то неведомые черно-белые изображения, но, признаться, в этом не было какой-то искусственности. Надо – значит надо, и пусть с неохотой, но портреты несли – равнодушно, выполняя поручение партийного, профсоюзного или комсомольского руководителя. Проплывали они, эти дежурные портреты над головами, никем не замечаемые и одинаковые в своей моложавой ретушированности.
Всё преображалось, когда на площадь выходили колонны учебных заведений. Заранее приготовленные веточки березы с распустившимися листьями с яркими цветами из гофрированной бумаги, воздушные шары, красные пионерские галстуки расцвечивали колонну действительно радостными красками.
На трибуну поднимались десятка два человек, многим неизвестных, но по какой-то причине попавших в некий список – секретари райкома партии, предрик, военком, комсомольский вожак, какие-то орденоносцы, ветераны, профсоюзный лидер… Короткий митинг с обязательными выступлениями руководителей района, прославленного ударника коммунистического труда, ветерана войны да пары пионеров, и вот трибуна пустеет. Нужные слова сказаны.
Колонны разбредались по площади, кто-то спешить сдать надоевшие портреты и транспаранты, не обремененные этой обязанностью двигались по торговым лоткам и магазинам, в воздухе витал запах свежей выпечки (шашлыки тогда в моду еще не вошли), и по всей площади метался чей-то заливистый смех да переливы гармошек.
Через час праздник плавно перетекал в дома и квартиры, хозяйские огороды и беседки, а если позволяла погода – на природу.
Весна ведь на дворе!
"Чеши отсюда!"
Молодежный сленг тех лет был скуден и неказист. Красные Баки – это не Горький и тем более не Москва, где откуда-то возникшее словечко вдруг приобретало знаковый, и даже сакральный смысл, понятный широкому кругу молодежи. Англицизмы в нашей глубинке тоже практически не употреблялись, поэтому «фейс», «кент», «чикса», «френд» и прочий мусор в речи отсутствовал. Словесная молодежная ниша заполнялась пусть и корявыми, но зато своими, как нам казалось, оборотами. «Чеши отсюда» - пожалуй, самый понятный из них.
К сожалению, в полной мере вспомнить набор словечек, который был в употреблении молодежи семидесятых, уже не удастся. Однако львиная их часть и сейчас живет своей жизнью, совсем незаметно войдя в повседневный лексикон поколений помладше - шарага, перец, понт, шланг, байда, окстись, бабло, базар, хилять, клёво, чувак – кто их сейчас не знает?
Наверное, можно проследить происхождение части слов и речевых оборотов: что-то есть в Википедии, что-то – в разрозненных статьях Интернета, где-то самостоятельно можно понять, что употребляемые выражения - часть воровского жаргона, укоренившиеся повсеместно. Как бы то ни было, этот «словарь» пополнялся из совершенно разных источников и молодежью охотно использовался.
Некоторая вульгарность, что шла бок о бок с набором определенных слов, не пугала. В присутствии слабого пола, как, впрочем, и ненормативная лексика, сленг отодвигался в сторону или использовался минимально, не царапая слух присутствующих дам. Девушки, кстати, сленга избегали, предпочитая объясняться более литературно. Впрочем, безобидные «кликуха», «лафа» да ещё, может быть, с десяток жаргонных слов можно было услышать и от них.
И всё же сленг, как живая часть языка, не мог быть исключен из обращения директором школы или сессией Райсовета, а тем более запрещен. Он трансформировался, укоренялся, выходил на какие-то «легальные» позиции, и вот уже кино, телевидение, радио, пресса постепенно заполнялись ранее незнакомыми словечками, вызывая недоумение словесников. А вот «широкие народные массы» их подхватывали охотно.
Хотя, конечно, были и исключения, которые использовались в узкой среде. Пожалуй, только «продвинутые» молодые люди да меломаны могли понять, о чем речь, услышав, что «лабухи собрались на сэйшен, где будут лаве и кир», но в целом молодежный сленг был довольно демократичен и доступен любому, не вызывая отторжения даже у людей в возрасте.
Понятно, о ком идет речь, если вы слышали телка, чувиха, доска, мочалка или коряга. Не нужно много фантазии, чтобы понять - динамить, гнать, впарить, лохматить бабушку, въехать, гнать фуфло, выпасть в осадок – не очень позитивные глагольные формы. Характеристики, что часто давались людям, тоже были не особо заковыристые: дурилка картонная, чмошник, лошара, пентюх, и, без всякого сомнения, список этот можно продолжить.
Тем не менее говорить, что речь местной молодежи засорена жаргоном, было бы неправильно. Кто-то употреблял словечки повсеместно, скорее подчиняясь своеобразной моде, а кто-то - учитывая точность определения, интонацию и даже настроение. Но все друг друга понимали.
Сегодняшний лексикон молодых людей, безусловно, гораздо шире, ярче, разнообразнее, но имеет свои особенности – краткость, граничащую с убогостью, огромное количество исковерканных до неузнаваемости слов из русского языка и, хоть отдельный словарь пиши- англицизмов.
Удивительного в этом, да и плохого тоже, нет ничего – каждое поколение создает свою речевую атмосферу, спорить с которой бесполезно. Поэтому пополняются академические словари новыми, когда-то жаргонными словами, и в этом есть закономерность.
Обычная, жизненная…
Магазины
Пятьдесят лет назад Красные Баки разнообразием магазинов не баловали – универмаг, несколько продуктовых, кое-что из специализированных – вот, собственно, и всё. Доминировали, разумеется, магазины райпо, но были и ведомственные торговые точки. О них теперь мало кто вспоминает, еще меньше тех, кто ими пользовался.
Ну, скажем, так называемый «орсовский» магазин, что был на пересечении Свердлова и Маяковского. В целом повторяя ассортимент магазинов райпо, там можно было наткнуться и на что-то необычное, вроде шипучего сока в жестяных банках. А еще там продавали душистый, мягкий хлеб из собственной пекарни. Очередей за ним, конечно, не было, но те, кто не успел купить буханку белого, не скрывали сожаления…
Ассортимент ОРСа Ветлужского лесокомбината, о котором идет речь, всегда был заманчив не столько продуктовой, сколько «шмоточной» своей частью, где попадалось то, что никогда не встретишь на прилавках других магазинов. Съездить «на Ударник», или даже, если есть какие-то связи, на базу ОРСа – в этом не было ничего удивительного. Где ж еще добыть то, что в магазинах не видно?
«Под судостроем» - еще один хитрый магазин. А где это? Что за название такое? А это на Шоссейной, на спуске, с левой стороны был такой полуподвальный магазинчик отдела рабочего снабжения речников - ВТУПа. Тёмный, тесный, сверху донизу обвешанный какими-то платьями, костюмами и прочей важной и не очень мелочью, у многих он пользовался популярностью.
Надо сказать, что ОРСы, не в пример райпо, имели свои, неизвестные рядовому покупателю источники товаров, и порой они, эти товары, были даже заграничными. Например, настоящие японские куртки можно было тогда купить только там. И туфли, и плащи, и зонты, и много чего такого, что никогда нельзя было увидеть в магазинах потребительской кооперации.
В этих ведомственных магазинах никогда не было очередей, поскольку товар «выбрасывался» штучный, и, как говорится, кто не успел, тот опоздал. Поэтому те, кто понимал, что может храниться здесь под прилавком, регулярно открывал неприметные двери скромных магазинчиков.
Желание жить получше, посытней, одеваться помоднее или хотя бы в более качественную одежду и обувь – что в этом плохого? Удавалось это не всем, и даже не наличие денег определяло исполнение довольно скромных тогда желаний. Связи, знакомства были важнее.
Собственно, как и сегодня, только к покупке товаров это уже не относится.
Общепит
Общественное питание поселка было хотя и небогато, но разнообразно. Столовая лесного техникума, «лампового» завода в Лучкине, чайная на Шоссейной, о которой речь впереди, школьные и мелкие ведомственные столовки, да столовая райпо, долгое время размещавшаяся напротив универмага в бывшем доме какого-то купца, пока это здание не сгорело.
Колорит в ней царил вполне сельский: квадратные, с пластиковым покрытием столы да разномастные металлические стулья. Скатертей не было. Ложки и вилки – алюминиевые, гнутые и крученые от длительного употребления, но еще живые. На столах - обязательная бесплатная горчица в стаканах с полузасохшей массой на металлических ложечках, крупная пожелтевшая соль и что-то подобие салфеток.
Пожалуй, в каждой из столовок подавали гороховый суп или щи, котлету или шницель с жидковатым картофельным пюре, макароны «по флотски», блины да сырники. Поскольку голубцы и другие вкусности были дороже, особым спросом они не пользовались. Но в целом столовки свою функцию выполняли. Рабочие, командировочные, шоферы, проезжавшие в сторону Кирова, были вполне довольны.
Для тех, кто бывал в таких заведениях, памятны больше всего котлеты. Продолговатые, мягкие внутри, скорее всего пополам с хлебом, жарились они как-то по особому, с твердой, темно-коричневой промасленной и сочно хрустящей корочкой. Если положить теплую еще, но можно и остывшую котлету, на кусок хлеба, то можно было ощутить и неповторимый вкус, и ни с чем не сравнимый запах. Вкус и запах детства.
А теперь про чайную, что находилась как раз у начала улицы Хлебова. Особенно востребованной становилась она весной, во время разлива, когда вместо понтонного моста действовала медленная, неуклюжая переправа. Очередь из автомобилей тянулась порой от реки вплоть до площади Свободы, и потерять здесь можно было не минуты – часы. Голод, как говорят, не тетка, поэтому клиентов у чайной было немало.
Разумеется, чай в этом заведении тоже был, но было и пиво – в больших бочках, что привозили пару раз в неделю из города на бортовых «газонах». Несколько бочек закатывались наверх, в чайную, а остальные перемещались в подвал, называемый всеми пивнушкой. Было и другое название - «Мир животных».
Теснота, низкий потолок, тусклый свет, расставленные по бокам те самые бочки – пустые и ещё полные, густой папиросный дым и гомон десятка обремененных бытом или чем-то ещё людей – вот и весь антураж этого питейного заведения.
Находиться там мог только истерзанный жаждой человек или тот, для кого атмосфера пивнушки была привычной, а значит, терпимой. Откровенные забулдыги подвал не покидали неделями, а тот, кто шел с работы, с филиала лесокомбината, не спеша выпивал свою кружечку и продолжал путь дальше.
Бывала в чайной и молодежь - чаще та, что возвращалась с пляжа, но пиво пила наверху, обходя темный полуподвал стороной. Прикасаться к той атмосфере не хотелось, потому что каждый невольно пытался оберечь свою судьбу, которая при стечении определенных обстоятельств вполне могла стать такой же ненужной, как у многих завсегдатаев этого заведения.
У кого-то такой и становилась…
Жвачка
Жвачка, как и джинсы, была недоступна многим поколениям молодых людей страны «развитого социализма». Мелькавшая в каждом зарубежном фильме в форме непрерывного жевания челюстей очередного экранного героя, считаясь, как мы думали, признаком легкого равнодушия к происходящему, она, жвачка, вызывала почему-то легкую зависть: вот мне бы так же, - пренебрежительно, с явным превосходством. И пузырь надуть – так же, до легкого шлепка…
Но мы не знали вкуса жвачки. Шоколад, конфеты, леденцы, пресловутый «ландрин» в жестяных коробках – пожалуйста, строительный безвкусный гудрон – сколько хочешь, а вот жвачки - не было. Почему? Смешно, но в рамках предложенных обществу идеологем наличие этого безобидного продукта считалось вредным, и прежде всего – по каким-то скорее этическим причинам. «Жевать нехорошо» - звучало глупо, но действительно, нам казалось, что жевать в чьем-то присутствии, в разговоре с кем-то, в каких-то иных обстоятельствах вне обеденного стола не очень-то вежливо. Тем не менее жвачки хотелось – хотя бы попробовать.
Собственно, для тогдашней молодежи вкус её был неважен. Важнее было вытащить из кармана обернутый в цветную бумажку кусочек некоего вещества и небрежно закинуть в рот, смачно двигая челюстями. Нам хотелось быть такими же, как те экранные герои зарубежных фильмов… Наши-то фильмы были лишены этой нагловатой свободы, где жвачка – в каждом кадре, где ноги на стол – обыденность, а «кольт» в кармане – предвестник решения всех проблем.
Запретный плод сладок. Истина известная, и словно подтверждение, до сих пор помнится, как много было у нас таких «запретных плодов», как они раздражали сознание, ущемляя то, что, что, как нам казалось, ущемляться не должно. А было ли ущемление? Вряд ли. Отсутствие жвачки никак не сказывалось – жили, учились и работали без неё, как и без сотни сортов колбасы, красивых нарядов и другого товарного изобилия. Среда, в которой мы жили, во многом нас устраивала. Вот только ещё бы джинсы, кроссовки и жвачку… Ну, может быть, еще и мартини…
В начале восьмидесятых мой друг возвращался со службы в армии. Служил в ГДР два года – безвылазно. Мы столкнулись с ним на перроне Московского вокзала, в Горьком. Сев в вагон, он раскрыл свой дембельский чемоданчик, и я увидел, что он доверху забит какими-то яркими конфетами, шоколадом, и среди этой россыпи была жвачка… Отсыпав мне щедро целую пригоршню, друг улыбнулся: «Попробуй. Дрянь редкостная».
Я попробовал. Действительно, ничего особенного. А ведь как мечтали…
Кэбэо
Это длинное, как кишка, здание появилось к концу шестидесятых, а может, и в начале семидесятых – точно не сказать. Но вот что точно можно утверждать – появилось оно ярко, не по баковски, а для жителей поселка и всей округи даже по-своему помпезно.
Нет, строилось здание КБО как обычно – перекопанный грунт, горы песка и кирпича, общая неприглядность стройки и зияющие пустотой окна. Строили тогда много, охотно, тем более «в центре», который хотя давно таким быть перестал, всё равно оставался центром. Словом, стройка была рядовой, и аббревиатура «КБО» для местных жителей не значила пока ничего.
И всё же здание подрастало, обзавелось большими стеклянными витринами, ступеньками, по вечерам здесь стал гореть свет, и вдруг, вполне возможно и на праздник 7 ноября, который все называли тогда «октябрьскими» праздниками, случилось невиданное: в вечернем небе над Баками поплыл яркий, непонятный красный свет, привлекающий внимание всех без исключения.
Видели его издалека, с дальних окраин, что не удивительно. Тогда фонари по улицам поселка можно было перечесть по пальцам, а тут вдруг такая красота! Объяснялось всё просто – на фасаде здания засветилась яркая неоновая шапка: «Комбинат бытового обслуживания».
Смотреть на это чудо, скорее «городское», ещё несколько дней собирались зеваки, но потом привыкли и к большим витринам, и к мерцанию неона. Его, кстати, хватило ненадолго – местная шантрапа камешками быстро внесла свои исправления в текст вывески и вскоре её выключили. Потом, после ремонта разбитых трубок, опять включили, затем опять выключили и, отчаявшись бороться с хулиганьём, больше не ремонтировали...
Но «комбинат» начал свою жизнь. Фотоателье, два парикмахерских зала, химчистка, швейная мастерская с большим цехом, что-то ещё – всё это сделало жизнь каснобаковцев если не разнообразней, то как-то поинтереснее, что ли. Долгие годы люди шли сюда по своим важным делам: сшить брюки или платье, подстричься или сфотографироваться и даже наполнить стержни шариковой авторучки новыми чернилами.
Ветры перестройки выдули из здания ставшие ненужными услуги, но до сих пор, даже молодежь, на вопрос, а где находится такой-то магазин, ответит, не раздумывая: «Рядом с кэбэо».
Масленица
Этот праздник запоминался мальчишкам не столько самой датой, а событиями и вещами, её сопровождавшими.
Масленица – праздник народный и совсем, оказывается, не православный. Язычество сотни лет сопровождало жителей России, внесло в календарь событий свои, неповторимые зигзаги, и изжить их не смогли ни богоборчество, ни даже церковь. Этот праздник ждали, как ждут весну, как ждут обновления природы и собственной жизни.
Масленичная неделя, день за днём дарившая блины по самым разным поводам, помнится сегодня только, пожалуй, поговоркой «К теще на блины», и то во многом лишь потому, что с среднестатистической теще связано множество историй и анекдотов. А так бы и об этом забыли…
В Красных Баках масленицу отмечали широко, с размахом. Центральная площадь с утра заполнялась торговцами, и прежде всего предприятиями общепита. Как и сейчас, доминировали пироги да прочие кренделя, но народ больше тянулся к водочным развалам, стараясь поднять настроение не только гармошками, но и чем покрепче.
Были и откровенно пьяные, которых, впрочем, особо не трогали ни милиция, ни дружинники (были такие тогда); массовое брожение по площади от прилавка к прилавку скорее напоминало «выход в люди», где снисходительно поглядывали на вконец захмелевших чудаков.
Когда площадь заполнялась, ближе к обеду, откуда-то выезжал Емеля на своей печке, орал что-то в толпу, призывал то сыграть в игру, то помериться силами, а к концу своего нехитрого выступления предлагал всем желающим забраться на столб за призом. Поселковый электрик, вооружившись когтями, лез вверх то с орущим петухом, то ещё с какой хрюкающей живностью, и к столбу наконец подходили поглазеть «на придурков» те, кто посвободнее. Происходящее то удивляло, то умиляло большую часть зрителей – в зависимости от персонажа, что лез к макушке столба.
Частенько им оказывался босоногий подвыпивший хохмач, изредка – признанный всеми спортсмен, просто захотевший показать свои силы, но бывало, на столб лезли и в одних трусах – тех самых, чёрных, семейных. Разливистый хохот звенел над площадью, когда спускаясь, у бесстыжего мужичка трусы сворачивались вокруг волосатых ног в трубочки, и на потеху толпе обнажалось «хозяйство» смельчака. Шутки, что орали зеваки на эту тему, воспроизвести в приличном обществе нельзя…
Для ребятни особо значимым было суметь прокатиться по чавкающей снежной жиже на паре украшенных лентами лошадей, запряженных в розвальни. Сколько их туда помещалось, никто никогда не считал, никто не следил за безопасностью, да и травм никогда не было. Сделав круг по площади, орава скатывалась на снег, а на смену ей в розвальни кидалась очередная порция малолеток. Взрослые в это дело не вмешивались – несолидно.
К вечеру на площадь собиралась отдохнувшая толпа салажат. Между гастрономом и кинотеатром «Чайка» заранее выкладывался большой костёр… Говоря «большой», это значит именно большой – метра три в высоту, и такой же, а то и больше, в диаметре. Откуда-то приносят набитое соломой и раскрашенное помадой чучело, ставят наверх, и вот уже кто-то плещет на края кострища бензин, люди предусмотрительно отходят подальше, а когда комок подожженной газеты воспламеняет сырые, крупные обрезки стволов, толпа орет что-то непонятное, радуясь не окончанию зимы, а гигантскому горячему факелу…
Давно это было…
Пляж
Что-то сказать о Краснобаковском пляже, как это ни печально, довольно трудно. Ну что там рассказывать – солнце, раскаленный песок, вода, плавки и купальники, плечи, ноги, карты, волейбол, лимонад, пивко, иногда и водочка, скрытые взгляды, словом, обычный пляжный набор. Он неизменен десятки лет, и всё же, и всё же…
Начнем с того, что в прошлом уже веке, и - страшно подумать – в минувшем тысячелетии, приехать на пляж на легковой машине позволяли себе немногочисленные их обладатели, или, на какой-нибудь рабочей колымаге, местные шоферы. Основным транспортным средством, доставки на песчаную кромку Ветлуги, кроме собственных ног, были велосипеды, мопеды да мотоциклы. Их колеса немного прикапывали в песок, и стояли торчком эти драндулеты, издалека давая знать - на пляже кто-то есть.
Мальчишки неизменно сразу бежали в воду. Взбаламучивая песок, играли в «ловички», стараясь обмануть водящего скрытыми от глаз финтами, орали на весь пляж и искоса посматривали на девчонок, стараясь привлечь их внимание. Но оголенные грации оставались равнодушны, или делали вид, что им неинтересно, подставляли и без того загорелые спины солнцу и о чем-то молчали…
Граждане и гражданки постарше почему-то сначала лениво выбирали на песке приглянувшееся им место, и понять логику этого выбора было невозможно. Казалось, какая разница – везде река, везде склон, тем не менее выбор делался - исходя из каких-то своих, скрытых от нас предпочтений.
Бросив на песок пакет или сумку, внимательно оглядев реку и пляж, тело пришедшего всё так же лениво опускалось на расстеленное покрывало, и многим было удивительно – пришел человек купаться или загорать? Ведь ясно же, что валяться на солнце можно было и в собственном огороде, зачем к реке-то идти?
Выделялись и пришедшие на пляж молодые одинокие мамаши. Крикливые, вечно недовольные, они группировались у воды, перебирая в руках игрушечные совочки и ведра, зорко посматривая, нет ли какой опасности в виде бегающих ребятишек постарше или волн от проходившей моторной лодки. Не отпуская от себя ни на шаг своих малолетних чад, изредка поправляя то панамку на ребенке, то обрывок бумаги у себя на носу под темными очками, они явно тяготились своей ролью надзирателей, но позволить себе искупаться могли лишь изредка.
Чуть в сторонке «вьюноши», беззлобно матерясь, играли в картишки, чаще всего в «козла» на «воду». Окружавшие игроков сверстники подначивали их, маясь от безделья, но не отходили. Периодически эта стайка разражалась гоготом, и вот проигравшие, виновато улыбаясь и горячо обсуждая, почему Петька «не сдал шамиху», тащились к воде, чтобы взявшие их за руки и за ноги оппоненты забросили разгоряченные тела в мутную, но прохладную прибрежную жижу…
Мальчишки бесцельно бродили по берегу – до понтонного моста и обратно, развлекая себя тем, что или прыгали с раскаленного металла «солдатиком» в темневшую внизу глубину, или, на худой конец, шли за кувшинками на противоположную сторону реки, в небольшую болотину. Позже, когда понтонный мост исчез, за кувшинками геройски плавали, заслуживая восторженное внимание девчонок - малолеток .
А те, что повзрослее, часто стояли, раскинув руки навстречу солнцу и ощущали на себе оценивающие взгляды противоположного пола. «Эх, вот это фигурка, вот это ноги..» - бормотал кто-то, и в ответ слышал откуда-то сбоку ленивое: «Да-а-аа уж…» А девушка, в чей адрес случалось замечание, будто слышала разговор и поворачивалась в другую сторону, явно зная, что демонстрируемые ею прелести выгодно отличаются от тех, что «у той и у этой ...»
Сонная, неторопливая пляжная жизнь становилась чуть оживленнее с приближением «Зарницы». Мелюзга, да и люди постарше тут же спешили окунуться в воду с целью покачаться на волнах. Но судовой ход у моста был ограничен, поэтому получить желаемое наслаждение никогда не случалось – слишком мала была скорость судна, но никого это не смущало…
К четырем-пяти вечера пляж заметно пустел, здесь оставались лишь те, кто припозднился, да истинные любители тихого отдыха и ненавязчивого загара. Эта кажущаяся пустынность длилась до позднего вечера. Приезжали искупаться после работы какие-то мужички да те, кто по каким-то причинам не смог сделать это днем – да мало ли причин выбраться на речку с падением зноя?
Пляж пустел, но утром следующего дня, часов в девять, первые мальчишки вновь прикапывали колеса своих велосипедов в ещё холодном, влажном песке, давая знать – пляж открыт, день начался…
"Коровий" пляж
Просто река, каких в России сотни, но для каждого из нас, мальчишек, она была поистине родной, как бы пафосно это не звучало. И дело не в том, что наш патриотизм бил через край. Да, привыкли к тому, что река всегда рядом, не представляли себя без этого соседства, но было и что-то ещё, не дававшее равнодушно относится к ветлужский волне.
С раннего детства мы знали, что река -"наша", именно наша, и ничья больше. Так нам казалось. На десяток километров вверх и вниз от поселка длинные песчаные косы, невысокие обрывистые берега и наоборот - огромные, красные от глины яры, тихие старицы - все было излажено, исследовано, изучено и накрепко занесено в память. Интересовали мальчишек рыбные и ягодные места, чуть позже - солнечные поляны вдоль реки для вылазок на природу, но самым любимым для всех жителей поселка был пляж у понтонного моста и тот, что пониже, который называли "коровьим".
Когда-то давно, теперь кажется, что ещё при царе Горохе, сюда, на отмель у Афанасихинского изгиба реки, летом ежедневно приходило на водопой стадо коров. Нет, не десяток, а полсотни, а может, и больше. То, что оставляли после себя изморенные зноем и слепнями коровёнки, не вызывало сомнений – да, пляж этот был исключительно коровьим.
Тем не менее купаться здесь было можно и людям, поскольку ветлужская вода вместе с течением уносила с собой всё, что в неё попадало, а вот на берегу… На берегу, на желтом, чистейшем прозрачном песке темнели круглыми лепешками многочисленные «мины».
Кто приходил сюда и по какой такой причине, зная, что пляж этот в буквальном смысле слова с явно «подмоченной» репутацией? А приходили многие. Например, те, кто жил поблизости – из Афанасихи, с южной части районного центра, те, кому было лень объезжать на машине весь поселок до пляжа у понтонного моста. Спустившись мимо кладбища в пойму Баковки, к лету практически пересыхавшей, на коровий пляж иногда можно было проехать даже на «копейке», не говоря о мотоцикле.
Приходили сюда те, кто тяготится многолюдьем, кто предпочитал свежую речную тишину. Семейные пары с детишками, влюбленные парочки, желавшие позагорать если не наедине, то хотя бы без пристальных взглядов трех сотен любопытствующих, одинокие пожилые люди, для кого выход на пляж – целая история. Словом, пляж не пустовал, хотя назвать его популярным язык не поворачивался.
Были у этого места и другие плюсы, главный из которых – мелководье. Малышня без особого риска могла пройти и пятьдесят, и сто метров поперек течения, не замочив трусов, поэтому купалась без опаски. Из явных минусов, кроме коров и быстрого течения на стремнине, можно отметить непредсказуемость течения. Ещё в прошлом году ровное дно реки с наступлением нового сезона могло приготовить свои «сюрпризы» - глубокие ямы и водовороты, поэтому купаться можно было, лишь тщательно осмотревшись. Те, кто этого не делал, рисковали. Трагедии случались, и нередко.
У мальчишек, что приходили сюда, ни название пляжа, ни соседство с проходившим мимо стадом не вызывало никакой брезгливости. Отшвырнув ногой засохшие коровьи последствия, они с комфортом размещались на горячем песке, играли в карты и курили то, что попадалось по дороге или на самом пляже.
И всё же узнав, что день ты провел «на коровьем», многие морщились, не понимая, как можно променять настоящий, многолюдный пляж на это подобие. Подшучивали, порой дразнили, но мальчишки не обижались. Знали, что там, где они были, есть свои прелести, которые никакие коровы перечеркнуть не могут…
Письма
Когда-то, очень давно, интернета не было. Не было социальных сетей и мессенджеров, приложений «Skype», «Telegram» и «Instagram» - ничего этого не было. Люди общались исключительно в личных разговорах, по телефону – обычному, с жужжащим круглым диском, и обмениваясь письмами. Да-да, тетрадными листками в клеточку – их любили больше, вложенными в конверт с маркой. Марка – это такой кусочек бумажки с картинкой, если кто не знает.
Написав письмо, вложив его в конверт и указав адрес, маленький пакет несли в почтовый ящик, откуда он начинал свое путешествие. Через неделю-другую тетрадный листок с написанным от руки текстом доставал из конверта тот, кому он и предназначался. Простая схема, известная сотни лет, позволявшая людям не только обмениваться информацией, но и выражать свои чувства – буквами, словами, знаками препинания и бог знает чем ещё, что читалось между строк, врывалось в сознание после прочтения первого же предложения.
Письма любили, их ждали, и, более того, охотно писали, откладывая дела и жертвуя сном. Писали о разном – о семейных делах, ненавистной работе, отдыхе в Сочи, поездке в колхоз, о смерти любимого кота, прокисшем вчера молоке, испорченном в химчистке костюме, ну, и так далее – у кого что болит, что кого тревожит.
Держал однажды старые письма, которые, все до единого, начинались, как в фильме «Белое солнце пустыни»: «Любезная моя Катерина Матвеевна..» или как-то так… В конце письма обязательно стояло длинное перечисление всех, кому необходимо передать привет и добрые пожелания здоровья: жене, детям, братьям и сестрам, теткам, золовкам и кумовьям, соседям, кузнецу Никите, дай ему Бог здоровья – хорошо лошадку подковал, бабке Матрене, конюху Ермолаю да лекарю Ивану Федоровичу, что детишек лечил…
Стиль этот - наивный, подчеркнуто уважительный, витиеватый и очень обстоятельный в подробностях, пришел в Россию, «в народ», почти сотню лет назад, с появлением грамотности, что имело свое логическое объяснение. Письмо тогда было редкостью, и если кто-то получал его, то две недели ходил по деревне, заглядывая едва ли не в каждый дом, и тужась, по слогам перечитывал каждой старухе. Та, пялясь на визитёра слезливыми, выцветшими глазами, начинала задавать вопросы – а как там с картохой, да нешто по столице бабы в штанах ходют? Им наплевать было, что письмо пришло из Тамбова, и написавший никак не мог знать, как там чувствуют себя митрополит Московский и не помер ли ещё «бесовское отродье Сталин»…
Письма перечитывали на людях, бережно хранили, и писавший знал об этом. Поэтому заранее и закладывалась в неровные строки елейная вежливость, даже душевность, но обмануть она никого не могла. Все знали, что вернувшись домой, писавший поколотит и жену, и детишек, а на орехи достанется и кузнецу с лекарем…
В Советском Союзе письма стали строже, деловитее, несли скорее информацию, но ведь были и дружеская переписка, и любовная, через которые прошли едва ли не все жители огромной советской страны. Да, мы писали – родственникам, друзьям и любимым, выкладывая неровным почерком на странички то, что нас волновало, что было важным во всех отношениях. В письмах была теплота чьих-то рук, чьи-то радость и горе, в них была душа…
Письма, как жанр, прожили до конца прошлого столетия, а потом тихо исчезли под напором более современных коммуникативных новаций. Осталась деловая корреспонденция, но письмами их назвать сложно. Канцеляризмы, убогость формулировок и краткость не давали места ни эмоциям, ни милым обращениям, ни другим фривольностям, вполне уместным ещё три десятка лет назад.
Сегодня мы не делимся чувствами и эмоциями, мы не можем сформулировать живущие в нашей голове мысли. Эсэмэски, краткий набор букв в соцсетях передают информацию, но никак не тревогу или радость. Их заменили смайлики. Для того, чтобы не писать «Как я рад был с тобой пообщаться, дорогая!», мы кликаем на символ, и на другом конце села, города или страны наша собеседница всё поняла - по желтой и вечно улыбающейся рожице.
Круто! Вот и поговорили…
Фотограф
В Доме быта, а проще – в КБО, на первом этаже, вход с улицы, слева, было когда-то фотоателье.
Фотографироваться туда, чтобы получить более-менее приличную фотографию, ходили все – больше некуда было. Тяжелая тренога, ящик фотокамеры и стеклянные пластины внушали уважение, хотя фотографии – и групповые, и портретные, все они были однообразны и скучны. Но радовались и этому, ведь не каждый мог обзавестись собственным фотоаппаратом и прочей фотографической дребеденью.
Нет, фотоаппарат не был редкостью, однако заморачиваться с длинной процедурой подготовки химикатов, проявкой пленки, печатью фотографий – это не для каждого. Помните, в девяностых стали популярны мыльницы «Кодак», пленку из которых сдавали для проявочной машины, а затем и для фотопечати? Как это облегчало жизнь! А тогда, в семидесятых, относительно быстро получить фотографию можно было только в ателье.
Но были исключения. В районном центре случались праздники, проводились демонстрации, какие-то массовые мероприятия, и непременным их атрибутом долгое время был неприметный, ненавязчивый фотограф, предлагавший свои услуги подвипывшим гражданам за вполне символическую плату. Сейчас, наверное, его, этого фотографа, назвали бы «самозанятым».
Был он инвалидом, жил в двухэтажном старом доме на Коммунальной, в нескольких шагах от дома престарелых. Инвалидность была отчетливо видна – одна рука фотографа причудливо загибалась и практически не действовала, поэтому казалось невозможным, чтобы он мог что-то сфотографировать. Собственно, так и было. И все это знали…
Тем не менее недостатка в клиентах у фотографа не было – в ходе любого праздника, которые в те годы всегда проходили на площади Свободы, изредка – на стадионе, к нему подходили с просьбой сфотографировать. Он делал это охотно, причем денег не брал, а просто говорил, когда и как можно забрать готовые фотографии.
То, что в итоге появлялось на его снимках, шедеврами никак не назовешь. Малоконтрастные, часто расфокусированные фотографии, но хоть как-то передающие лица, они все же покупались за 15-20 копеек каждая. Не очень и дорого – за память-то…
Вполне возможно, если порыться в фотоархивах родителей, дедушек и бабушек, во многих краснобаковских семьях можно найти фото, сделанные тем уличным фотографом.
Есть и у меня…
"Мажоры"
«Мажоры» были всегда. Только немного другие, чем сегодня.
Хотя жизнь провинциального поселка в целом была ровной, как и доходы большинства его жителей, в молодежной среде всегда выделялись несколько человек, одетых чуть иначе, чуть больше имеющих, чуть свысока говорящих со своим окружением. Тем не менее это их «чуть иначе» было не высокомерным, не жлобским, а скорее снисходительно-покровительственным.
Особо отличались те, кто имел транспортное средство. Хотя бы велосипед - у тех, кто совсем ещё зелен, мопед – у тех, кто постарше, или мотоцикл - у тех, кому было уже за двадцать. Эта иерархия, придававшая обладателям самоходных железяк некий социальный статус, складывалась сама собой и оставалась незыблемой.
Особой кастой, выходившей за рамки обыденной «табели о рангах», были 3-4 человека, имеющие не какой-нибудь советский «ИЖ», а чешскую Яву-250, или еще лучше – Яву-350. «Восход» и даже «Паннония» не котировались никак.
И уж совсем невероятным казалось обладание личной «копейкой» - несбыточной мечтой любого взрослеющего паренька. Севшие за руль отцовских машин были вне всякой конкуренции и обладали высочайшим рейтингом среди молодежи, в том числе в девичьей среде. Согласитесь, бонус огромный.
Понятно, что оценивались даже не личные качества человека. Как раз на почве этого призрачного превосходства мог он, человек, быть, мягко говоря, «так себе», но как устоять девушке, если ей предлагали «прокатиться», и что могло остановить неокрепшие, наивные души от пикника, на который надо «ехать на машине»?
Нет, тогдашние мажоры не были наглыми, они «шалили» ровно настолько, чтобы уж совсем не подвести родителей и не попасть в неприятную историю, к тому же единственный тогда на весь район сотрудник ГАИ мог в одночасье лишить законных прав управлять своими двухколесными друзьями. Что порой и случалось.
Пожалуй, тогдашняя местная «золотая молодежь» вызывала у многих не столько зависть и неприятие, а желание что-то сделать для того, чтобы подняться по этой эфемерной «социальной лестнице». Мальчишки летом искали возможность подзаработать, копили деньги, и не было в этом стремлении ничего плохого.
Однако «Явы» в Красных Баках все равно были редкостью…
Читать далее МАЛЬЧИШЕСТВО.Взросление http://proza.ru/2022/04/21/340